Я не очень люблю гулять в лесу. Мне ближе поле. Вышли вчера с лошадем, а там такое пространство, такой горизонт! Там в небо упасть можно. И глаз летает на километр вокруг, и дышится через край, и никто тебя не достанет. Как будто мне снова пять лет, и я у бабушки где-то в Таласской области, бегу — да нет, не бегу, лечу над пучками травы.
И я побежал. А поле бескрайнее, как жизнь, оно за эти годы не изменилось. И я такой же маленький, оно хоть и выдаёт мне пространство шаг за шагом, но на самом деле не уступает и миллиметра. Поле, как лицо земли, улыбнётся на мои потуги, а я, ничтожного размера создание, и не увижу. Но всё равно бегу. И кажется мне, что я про эту самую жизнь что-то понял, вот прямо сейчас что-то понял!
Лошадь тоже это чувствовал, потому что скакал рядом так задорно, так безголово, как нигде. Отбежал подальше и поднял двух птиц, размером почти с куропатку. Как он за ними припустил! Почтикуропатки летят над самой землёй, крыло об крыло, а лошадь из-за этого вообразил, что вот-вот их схватит. Такого галопа врезал, опомнился уже за горизонтом. А поле, как известно, это святыня времени, а потому творит кощунственные фокусы с расстоянием. В поле любое движение ненастоящее. Лошадь не убегал, он просто становился всё меньше и меньше.
Когда яркая точка оглянулась, она долго не могла взять в толк, почему я превратился в палочку. Но через много лет мой зов достиг её молекулярных ушей, и лошадь скакал назад три дня и три ночи, пока, как Алиса в Стране Чудес, не вернулся до нормальных размеров.
— Куда ты сбежала, — говорю, — Ты, Савраска, супротив человека всё равно, что фанера супротив калиброванного пиломатериала радиального распила.
А лошадь такой радостный, что в бескрайних полях наши пути снова пересеклись! Фанера фанерой, а почему-то они интуитивно понимают значительность такого события. Им для этого не нужны беспросветные годы за плечами. Глаз горит, язык за борт, грива взлохмачена и целый табун лошадиных сил под капотом клокочет во все двенадцать цилиндров. И дыхалка кочегарит, и пить хочется аж смерть — в общем, такое у лошадя возбуждение, будто он тоже что-то такое сейчас о жизни понял. Такое, что ни человеку, ни копытному в иных местах недоступно. Выходите в чисто поле, друзья!
